С виду литературное, это событие неожиданно стало чуть ли не главной темой для обсуждения в русскоязычной Сети. Люди полемизируют, ругаются насмерть и сулят друг другу разные неприятности. А это значит, что литературой тут дело не ограничилось. Событие вышло далеко за ее рамки.
Дословно :
Захар Прилепин
писатель
Когда интеллигентный банкир в очках начинает объяснять мне, что всем нам плохо оттого, что мы не работаем: я не работаю, мои герои не работают (между прочим, в книге несколько раз отмечалось, что "союзники" работают, в том числе и Санькя сменил несколько профессий), не работают мои близкие, - мне нечего ему сказать, мой словарный запас не настолько богат.
Зато я заметил другую вещь: как бы я себя ни вел, с точки зрения Петра (Авена. - Ред.), Тины Канделаки. - Ред.) и их милых подпевал, я всегда буду не прав. Если я "бунтую" потому что у меня дети голодные и жить мне негде, - значит, я просто лузер, ничтожество, который и бунтует от ничтожества своего. А если я бунтую, имея личного водителя, - значит, я буржуазен до мозга костей... Пусть они определятся тогда: кому можно бунтовать, кому нельзя.
"АПН - Северо-Запад", 18.10.2008" В общем, известный российский банкир Петр Авен
написал рецензию на книгу известного российского писателя Захара Прилепина.
Эта книга, "Санькя", вышла два года назад. И произвела резко отрицательное впечатление на Авена, недавно ее прочитавшего. Настолько отрицательное, что он согласился отрецензировать роман в журнале "Русский пионер".
Кратко о банкире и о романе.
Авен - президент ОАО "Альфа-банк". Человек из когорты старых олигархов, тесно связанных с демократами первой волны. Входил в 1991-м в состав "правительства реформ". Из Думы ушел в банк. Миллиардер. Коллекционирует русскую живопись конца XIX - начала ХХ века и советский фарфор.
Санькя - герой нашего времени. Типа Печорина, но без дворянских корней. Вроде Павла Власова, но без руководящей марксистско-ленинской идеи. Скорее он анархист, но тут не идеология, а черта времени и национальный характер. Коллекционирует ненависть. Мечтает разрушить до основанья этот поганый мир и погибнуть на его обломках. Он обречен, и друзья его обречены, и подруги, и это так красиво, страшно и безысходно: умереть в России за идею, которую всем героям романа даже сообща очень трудно сформулировать.
Словом, "да - смерть!", как написано на знамени национал-большевиков - юных российских мальчиков и девочек, возглавляемых знаменитым
писателем-провокатором Эдуардом Лимоновым. Причем все это довольно серьезно: за свои убеждения и поступки сам Лимонов и его соратники платят по очень жестоким счетам. Иные расплачиваются жизнью. В героях романа легко угадываются нацболы и их вождь.
Петру Олеговичу все они сильно не нравятся.
Он сходу берет высокую ноту: называет всех оппозиционеров неудачниками. Мол, талантами Бог обделил, жизнь проживается серая, вот и бунтуют. Такими же были Ленин, Гитлер, Сталин. Эти тоже идут верным путем - в ту же пропасть.
По сути, отталкиваясь от "Саньки", Авен пишет антифашистский текст. И во многом он прав. В самом деле, иные бунтовщики, прорвавшиеся в тираны, по жизни были людьми творчески несостоятельными. Таланты их проявились в другой области - в искусстве управлять людьми и убивать людей. Использовать ярость и ненависть толпы в своих личных политических целях.
Авен, весьма благополучный, умный, состоявшийся человек, наблюдает этих вождей и эти настроения в современной России, не скрывая чувства отвращения. Неплохо начитанный, не чуждый историческому чувству, он знает, как опасны "саньки" на разломе эпох. Как легко общественное недовольство в бедной стране оборачивается всеобщим озверением и тиранией. Он видит, как легко увлекают за собой молодежь разнообразные опереточные с виду вожди. По его мнению, все это от зависти, бездарности и безделья.
Но прав он только отчасти. Если говорить об угрозе фашизма в России, то партия, названная жутким именем НБП и возглавляемая весьма неуравновешенным, хотя, кстати, вовсе не бездарным товарищем, этой угрозы не представляет. С давних уже пор все действия нацболов принципиально ненасильственные. Зато сроки за эти карнавальные акции власть им отвешивает очень серьезные, и бьют их на улицах и площадях страны тоже не по-детски. Если же говорить о фашистской угрозе, то банкир Авен мог бы ее найти в государственных СМИ, в тотальной пропаганде российского одиночества перед лицом подлого и враждебного западного мира. А в неприятии этой пропаганды он, полагаю, вряд ли так уж далек от Прилепина.
Однако главная ошибка Авена заключается в другом. В тоне его статьи, в этой плохо скрытой брезгливости умного и богатого к дуракам и лузерам. То есть он с самого начала не желает быть услышанным, а хочет лишь стыдить и пригвождать к позорному столбу. Я уж не говорю о том, что сам образ
банкира-трудоголика, каким подает себя Авен, абсолютно чужд героям и поклонникам писателя Прилепина, которые видят в министрах-капиталистах сплошных воров и предателей Родины, что тоже неверно. Но если бы рецензент захотел вступить в диалог с нацболами, среди которых попадаются и умные, и добрые, и понятливые, он взял бы тоном пониже. В его словах было бы больше жалости и меньше презрения. Он не так часто бы тыкал указательным пальцем в глаз оппоненту.
Кроме того, он не стал бы впадать в грех обобщения. Он легко догадался бы о том, что трудолюбие в этой жизни далеко не всегда вознаграждается так, как в глупых сказках про миллиардеров. Что лень слабого человека довольно редко оборачивается бунтом: такой человек просто тихо гибнет у себя на диване, не помышляя ни о какой политике. Он мог бы признать, что бездарность есть трагедия личности, и немало на свете хороших, но обделенных способностями людей, которые не собираются никому мстить и молча, покорно несут свой крест до конца. И когда они видят на телеэкране миллиардера, лоснящегося талантами, то лишь тихо вздыхают о том, что жизнь прошла зря.
Вообще Авену, в отличие от Прилепина, по-моему, недостает ощущения жизни как пьесы с безнадежным финалом. Он какой-то слишком безжалостный оптимист. Поэтому банкир не замечает трагизма ситуации, в которой оказалось поколение его детей. И он слишком уж литературно судит о людях, которых писатель Прилепин списывал с жизни, начиная с себя. Сказать, что эта жизнь не удалась, невозможно.
Илья Мильштейн
