Ну, вы, конечно, заметили, что у нас чуть что с кем-нибудь как-нибудь не так, так тут же сразу и шпионы. Не все новошпионские сюжеты столь увлекательны, как, скажем, шедевральный сюжет с британскими камнями, но не могут же беспокойные сны и без того не слишком могучего разума рождать исключительно шедевры. Так не бывает - ни в искусстве, ни в жизни. Но в любом случае - если перефразировать слова известной советской песни - когда страна бить прикажет шпиона, у нас шпионом становится любой.
Бывают ли шпионы на самом деле? Видимо, да. Если уж существуют в разных странах соответствующие службы, то существуют, конечно же, и шпионы - дело житейское. Одного такого, которому в свое время в силу его природной смекалки вкупе с исключительным мужеством доверили сторожить сундук со списками гэдээровских стукачей, мы знаем очень даже хорошо и часто видим по телевизору. На мой вкус, так даже, пожалуй, и слишком часто.
Но шпион в советской и постсоветской мифологии и, если угодно, метафизике - это куда больше, чем шпион.
Зло, как и добро, всегда требовало систематизации. Во времена моего детства иерархия носителей зла в порядке возрастания была примерно такой: второгодник, хулиган, жулик, вор, бандит, вредитель, шпион. Шпион – это зло абсолютное, неисправимое. Это посланник потусторонних сил, в атеистической шкале добра-зла играющий роль сатаны. Это не "бог из машины", а скорее черт из машины, возникающий на сцене в узловые моменты истории, чтобы самим фактом своего появления все разъяснить и все расставить по своим местам.
А потому столь обширна и столь богата яркими образцами отечественная шпионография, то есть все то, что называлось тогда "что-нибудь про шпионов".
С одной стороны, то есть по логике профессионального поведения, шпион должен был бы быть незаметным, неотличимым от толпы, иначе какой же он тогда шпион? С другой же – он просто обязан был вызывать подозрение, он должен был как-то специально говорить и выглядеть. А иначе - как бы мы его разоблачили? Шпион, в общем, вел себя "подозрительно". Понятно, что в эпоху почти военной унификации внешнего облика граждан и жестко регламентированной системы поведенческих жестов выглядеть подозрительным было несложно.
Заветная детская мечта поймать шпиона была из одного ряда с мечтой найти клад. Наверное, потому, что и то и другое имело отношение к сокровенному.
Как же мы мечтали поймать шпиона! И ведь это казалось так просто. Как в песенке про коричневую пуговку, что валялась на дороге, по которой прошли босые ноги. Ну, напрягись! Ну, посмотри вокруг. Ничего необычного? Ну, как же? А все та же коричневая пуговка в дорожной пыли? А сшитые не по-нашему широкие штаны? А клетчатый пиджак? А темные очки, в конце концов? Я помню, как мы преследовали по пятам любого человека в темных очках, не говоря уже о клетчатом пиджаке. Но огорчу тебя, читатель. Ни один из преследуемых нами так и не оказался шпионом. Какая досада!
Зато в книжках и кинофильмах все было как надо. Там шпиона обязательно разоблачали и ловили. Но ловили его лишь в последних кадрах и на последних страницах, хотя вел он себя, надо сказать, вызывающе: все что-то выпытывал, выспрашивал, высматривал, иногда даже говорил с акцентом – в общем, лез из кожи вон, чтобы не доставить лишних хлопот товарищам из органов. Да и разоблачал его в результате не усталый майор с "Казбеком" в крепких зубах, а какой-нибудь не по годам бдительный пацан вроде нас, идиотов.
В начале повествования шпион еще кое-как старался выглядеть "своим" – был весел и щедр, сыпал пословицами и поговорками, умел играть на баяне и петь приятным баритоном украинские песни, помогал какой-нибудь старушке донести кошелку до дома, а за это несознательная аборигенка сообщала ему о месте расположения, допустим, аэродрома. Потом он не выдерживал и шел вразнос. Начинал к месту и не месту говорить "о'кей" или, пуще того, so ist besser, напяливать пресловутые темные очки, на глазах у всех подглядывать в чужие окна, внаглую вскрывать чужие письма и вообще всячески испытывать долготерпение соответствующих органов.
Поймать его было легче легкого, но органы почему-то не торопились. Нельзя же ловить шпиона в начале повествования – сами подумайте. Нельзя же произнести неизбежное "ваша карта бита, гражданин Герасимов, он же герр Клопф" раньше, чем на предпоследней странице. Именно на предпоследней, ибо последняя страница была предназначена для того, чтобы там усталый майор ласково трепал непокорные вихры какого-нибудь смущенно краснеющего Генки: "Спасибо тебе, сынок. Молодец. У меня в Воронеже такой же герой подрастает". В этом месте майор чуть грустнеет, а Генка плотоядно вглядывается вдаль, явно затевая новые подвиги.
Шпионы из фильмов и книжек моего детства в силу своей сугубой бестолковости и отменной дурости были даже как-то не очень страшны, вроде как гоголевские черти. Иногда они вызывали нечто вроде сочувствия. Мой товарищ рассказывал, как в середине пятидесятых годов, будучи ребенком, он со своим отцом поехал отдыхать в какую-то вологодскую, допустим, деревню. Отец его, писатель, выглядел по тем временам и тем более местам довольно-таки экстравагантно - по крайней мере по причине глазной болезни темные очки носил.
Так вот, сняли они комнату у приветливой бабушки, жили тихо и благолепно, с деревенскими завели что-то вроде дружбы, но с какого-то момента стали замечать на себе не то чтобы подозрительные, а скорее преувеличенно любопытные взгляды. Однажды мальчик случайно услышал разговор своей хозяйки с каким-то приезжим человеком: "Тут у нас один шпиён живёть. С сыном. Плохого не скажу - человек хороший. Непьющий, но веселый". Никто их не собирался разоблачать. Во-первых, то, что они "шпиёны", было ясно и так. Во-вторых, люди-то хорошие. Чего ж разоблачать-то. Пусть себе живут, если платят вовремя.
Пусть живут. Во-первых, им, шпионам, какими бы заморскими камнями они ни кидались, все равно не под силу накренить наш прекрасный и яростный мир, устремленный в суверенную демократию. Во-вторых, куда ж нам без них, без шпионов!
Лев Рубинштейн
